Я взмахнул свободной рукой:
— И что вы собираетесь со мной делать?
— Угадай до трех! — холодно усмехнулся Хельгесен.
Я почувствовал, как помимо воли у меня участился пульс.
— Вряд ли вам стоит… наказание будет еще суровее…
— Какое наказание? — тут же поинтересовался Карл Бернер.
Харри Хельгесен пожал плечами.
— Одним трупом больше, одним меньше…
— На вашей совести уже есть несколько, именно это ты хочешь сказать?
Карл Бернер быстро ответил:
— Мы не имеем ничего общего с тем делом.
— Нет? А как насчет твоего брата Хенрика?
Он сглотнул.
— Внутренние разборки наркоманов. Ничего общего с нами. Не думаешь же ты… Ведь он все-таки…
— Каин и Авель?
Харри Хельгесен нетерпеливо дернулся, а Сверре с жадным нетерпением смотрел на мой нож.
Я продолжал:
— А Сирен Сэвог в твоем собственном отеле? Или вы тоже не имеете к этому отношения?
— Ну ты же сам слышишь, как это глупо звучит, Веум. В нашем собственном отеле. Неужели ты думаешь, что мы не могли найти другого места? Фрёкен Сэвог пришла туда с клиентом. Если кто-то, кроме нее, и несет ответственность за случившееся, то это может быть только он.
— Но ты хотя бы признаешь это?
— Что?
— Что она пришла с клиентом в ваш отель?
Он криво усмехнулся.
— Добро пожаловать в воскресную школу, Веум!
— Пять звездочек в дневник! — добавил Харри Хельгесен.
Сверре ничего не сказал — он был слишком поглощен созерцанием моего ножа.
Карл Бернер наконец принял решение. Он повернулся к Харри Хельгесену и тихо, чтобы я не услышал, сказал:
— Сделайте то, что должны сделать! Но помни… Я ничего не видел!
Потом бросил на меня последний, ничего не выражающий взгляд, повернулся спиной и направился к воротам.
На мгновение внимание Хельгесена и Сверре было отвлечено в сторону, именно это и было мне так необходимо.
Я выпрыгнул из фургона, бросился влево и припустился бежать, зная, что от скорости на этой дистанции зависит моя жизнь. Секунду или две казалось, что мне повезло, однако я так и не сумел по-настоящему набрать разбег. Харри Хельгесен ударил меня ногой под коленку, и я упал лицом вниз, прямо в объятия Сверре. У меня было ощущение, что я попал в руки самого снежного человека. Он так крепко стиснул меня, что я уже и не мечтал больше о свободе. Он просто-напросто выдавил из меня весь воздух. Уже затуманенным взглядом я увидел, как на пристань упал, звякнув, мой нож.
Я бесцельно болтал ногами и бился, как рыба на крючке. В отчаянии я подумал, что настал мой конец.
Однако темноту внезапно разрезали лучи ослепительного света, как будто за мной с небес спустились крылатые парни. Хрипящие мегафоны были подобны гласу труб, и, почти теряя сознание, я почувствовал, как объятия смерти ослабели. Издалека донесся голос Карла Бернера:
— Отпустите его! Слишком поздно!
Меня бросили на причал, но напоследок так врезали коленом по уху, что на секунду весь мир окрасился в багровые тона.
Перед глазами потемнело, но тут меня кто-то поднял и поставил на ноги. Милое веснушчатое лицо и темно-синяя фуражка на голове. Мягкий южный диалект.
Сквозь танец белых мушек я видел, как другие констебли схватили Карла Бернера, Харри Хельгесена и милашку Сверре, но далеко не так дружелюбно, как меня.
В круг света вступили два человека в плащах. Один из них был Данкерт Мюус, другой — Иоахим Бернер.
Мюус зло посмотрел на меня.
— Приношу извинения, Веум, за необходимость прервать шоу. Мне бы лично хотелось досмотреть его до конца.
— Ага, так это, значит, ты стал его спонсором? — пробормотал я.
Иоахим Бернер смотрел на своего сына. Лицо исказилось гримасой гнева, голос дрожал от сдерживаемой ярости:
— Я не могу поверить, Карл… Когда полиция представила мне доказательства… Я просто отказывался верить! Я сам позволил им прийти сюда в твердой уверенности, что все это простая ошибка!
Карл Бернер поморгал и с трудом заставил себя выдавить чуть слышно:
— Так это ты открыл им ворота? Но черт всех подери! Это частное владение!
— Что скажет Евабритт! И дети! Ты подумал хотя бы о своей матери!
Карл Бернер ничего не ответил. Сейчас ему не могла помочь даже респектабельная внешность. При первом же столкновении с опасностью он стал простым манекеном из разорившегося магазина модной одежды, а на лбу у него выступила явственная надпись: «Распродажа по причине банкротства!»
Иоахим Бернер продолжал:
— Ты просто не думал ни о ком, кроме себя самого!
Он обвел глазами стоящих вокруг его людей — десяток полицейских, Данкерта Мюуса и меня.
— Неужели ты думаешь, что ради этого я работал? Неужели ради этого потратил лучшие годы своей жизни?
Карл Бернер пустыми глазами посмотрел на своего отца — он уже находился по другую сторону наследства.
— Достань мне адвоката… самого лучшего.
— И нам тоже! — твердо добавил Харри Хельгесен.
Иоахим Бернер посмотрел на троицу и покачал головой:
— Думаю, что ни один адвокат не будет достаточно хорош для вас.
Затем он перевел взгляд на меня, но особой радости я не заметил.
Данкерт Мюус скомандовал.
— Арестовать всех четверых. Отвезти всех в полицейский участок. Осмотрите фургон. После проверьте все склады. И не забудьте вызвать сюда патрульный катер.
Я был поражен. Что он сказал? Четверо? Неужели он арестует и Иоахима Бернера?
Один из констеблей поднес ко рту рацию и что-то сказал. Через несколько минут у причала, как раз за судном обеспечения остановился полицейский катер.
— Надеть наручники! — приказал Мюус.
И прежде, чем я успел опомниться, у меня на запястьях защелкнулись стальные манжеты. Я вопросительно уставился на выходца их Южной Норвегии, но он смог ответить лишь кивком в сторону Мюуса.
Я покачал головой, посмотрел на Мюуса и сказал:
— Что все это значит?
Мюус взглянул на Карла Бернера:
— Один из твоих, не правда ли?
Харри Хельгесен хмыкнул. Сверре вообще ничего не понял, а Карл Бернер просто отвернулся. Я скрипнул зубами.
Мюус приблизился ко мне и, как всегда, начал тыкать в грудь указательным пальцем.
— Я же предупреждал тебя, Веум. Только не говори, что я тебя не предупреждал.
Нас всех отвели на причал и посадили в полицейский катер. По дороге мы с ненавистью смотрели друг на друга, как осужденные на сорок лет строгого режима враги по пути в лагерь.
36
На пристани у сахарного завода мы были встречены подобающей нашему положению комиссией и переданы в руки бюрократов. Нам пришлось еще ближе познакомиться друг с другом, хотя мы и не испытывали от этого особой радости.
Когда мы приехали в полицейский участок, я сказал:
— Мне нужен врач.
Мюус фыркнул.
— У тебя что, инфаркт?
Констебль, проводивший меня до камеры предварительного заключения, пробормотал:
— У него наверняка на тебя зуб.
— Зуб? — переспросил я. — Тогда это не зуб, а клык.
Следующие два часа я провел наедине с самим собой и своими мыслями. Уже потом я понял, что Мюус оказал мне неоценимую услугу. Ведь в наши дни так трудно найти место, где можно подумать в тишине и покое. Одним из таких мест и была камера. Если только, конечно, по соседству с вами не сажают буяна-пьяницу или никто не поет в коридоре псалмы и застольные песни. К моему великому счастью, в ту ночь ничто не нарушало мой покой. После четырехчасовых раздумий за мной пришел полицейский из отдела по расследованию уголовных преступлений — широкоплечий коротышка со шрамом на заячьей губе и диалектом, вполне подходящим ленсману с севера Норвегии — и повел на четвертый этаж.
В своем кабинете меня ожидал Данкерт Мюус, добрый, как стервятник, и веселый, как мутант.
— В последнюю нашу встречу ты сказал, что не хочешь больше меня видеть, — начал я. — Доброй ночи.
— Садись, Веум, и помолчи.
— Спасибо за приглашение.
Я сделал, как он просил, и рядом со мной пристроился с блокнотом в руках сопровождавший меня полицейский.
Мюус кивнул в его сторону и спросил.
— Вы уже познакомились? Я надеюсь, ты вел себя прилично?
Я обернулся.
— Джулия Джоунс?
— Йон Эре. Он новичок.
— Добро пожаловать в клуб.
Он серьезно посмотрел на меня.
— Спасибо.
— Веум — один из наших лучших помощников, — продолжал Мюус. — Или, вернее, лучших поставщиков трупов.
Я демонстративно посмотрел на часы.
— Я могу идти?
— Скоро. Мы только кое-что выясним. Мы уже во всем, в принципе, разобрались, Веум, — без твоей помощи.
— Так вот зачем вы засадили меня за решетку? Чтобы я не отнял у вас лаврового венка?
Мюус грелся в лучах собственной славы.